Старик начал быстро ходить из угла в угол.
– Ты понимаешь, я тебе не смогу помочь… И притом, – старик покосился на дверь, – каждую минуту. Я и сегодня жду. До восьми, так и быть, подожди.
Василий обрадовался даже этой ничтожной отсрочке. Он присел к столу и, отламывая огромные куски хлеба, принялся доедать лежавший на столе ужин.
Старик занялся чемоданом. Аккуратно вынимал он вещь за вещью, перетряхивал и откладывал в сторону. Это были: аккуратно сложенный костюм, шляпа, три смены белья, несессер, наконец, портфель.
– Ага! – прошептал старик, нащупывая бумаги, но тотчас же разочарованно сморщился и бросил их на стол.
Василий мельком взглянул на бумаги.
– Джемс Уайт? Старые связи?
Старик продолжал работу.
– Джемс Уайт! Переписываешься с иностранными фирмами? А еще рассказываешь сказки, что тебе плохо живется!
Старик поднял голову, недоумевающе глядя на Василия.
– Это бумажки от Джемс Уайт. Как же – хорошо помню! Наши лондонские корреспонденты. Показывай, что прислали тебе английские друзья.
Старик не понимал, в чем дело.
Василий поднял с пола костюм, сверток белья – и на его лице появилась довольная улыбка.
– Я могу уйти от дорогого дядюшки одетым с иголочки!
Дядя зло покосился:
– Не смеешь! Отдай!
– Отдать! А если за горло?
Старик позеленел от злости.
– Я пошутил, пошутил, мой добрейший дядюшка! Вот что: я покупаю у тебя это добро! Идет?
Выцветшее лицо дяди выразило недоверие.
– Покупаю! – закричал Василий. – У меня ничего нет? Ты хочешь сказать, что у меня ничего нет?
Василий презрительно взглянул в бесстрастное опять лицо старика.
– Не веришь? Вексель! Я даю тебе вексель за подписью Василия Бахрушина! Это имя еще что-нибудь значит! Я докажу! Мы, Бахрушины, не привыкли бросать слово на ветер!
Последние слова произвели на старика приятное впечатление, и Василий поспешил воспользоваться этим:
– Я даю тебе честное купеческое слово! Слово полноправного члена нашей фирмы!
Всё, что касалось нести давно несуществующей фирмы, производило большое впечатление на нищего представителя этой фирмы. Василий уже примерял оказавшийся как нельзя более впору костюм.
– Надо умыться! Есть у тебя ванна, дядя? Так давай ведро! Василий Бахрушин принимает человеческий вид. Ты не радуешься, дядя?
«Обманет? – думал старик. – Нет, он не такой человек… Может быть, через него и мне улыбнется счастье?»
Он осмотрел комнату и на этот раз был недоволен результатом.
– Так ли мы жили!..
– И еще как заживем! Погоди! – подтверждал его мысли Василий, соскребавший со щек последние остатки бороды и усов. Только теперь стал заметен выдавшийся вперед энергичный подбородок, широкие скулы.
– Заживем!
Через полчаса нельзя было узнать Василия в этом изящно одетом иностранце – да, иностранце, ибо костюм его явно обнаруживал свое нерусское происхождение.
– А эти бумажки я себе возьму… Пригодятся… Уж не задумал ли ты, старик, уехать за границу? Что же пишут тебе твои друзья? Почитаем, почитаем.
– Восемь часов, – напомнил старик.
– Ты думаешь, я останусь в твоей конуре? Кончено! Сколько ты просишь за это добро? Дорого, дядя, дорого! Уступи по своей цене. Сколько скинешь, если завтра же принесу деньги?
В дверь настойчиво постучали.
– Обыск! Я говорил.
Старик медленно подошел к двери и впустил в комнату милиционера.
Милиционер тотчас же подошел к Василию:
– Документ!
– All right! – сквозь зубы ответил Василий и предъявил бумаги.
– Иностранец? – недоверчиво спросил тот, оглядывая Василия.
– От фирмы Джемс Уайт. – заторопился старик, – Наши старинные друзья, – добавил он, гордо подняв голову.
Милиционер еще раз посмотрел на непонятные буквы и штемпеля, но, видимо, удовлетворился объяснением: прежнее положение старика было так же хорошо известно милиции, как и теперешний род занятий.
– Извините… Иначе не можем, – сконфуженно произнес милиционер, обращаясь к Василию.
Василий сделал вид, что ничего не понял, и только из вежливости ответил:
– Yes!
5. Гражданин Бройде
Недавно – оборванец, пробиравшийся от вокзала в Кривой переулок, тщательно избегая милицейских постов, – теперь элегантный иностранец, который идет пешком ради пристрастия к моциону, – Василий Бахрушин в десять часов был уже в центре города в квартире Якова Семеновича Бройде.
Новая гостиная, новые обои, блестящий окрашенный масляной краской потолок и такой же блестящий, заново оструганный паркет, новая, пахнущая лаком и краской мебель. И среди этой пахнувшей лаком и краской мебели встретил нашего иностранца свежий, пахнущий лаком и краской человек – сам Яков Семенович Бройде.
– Это моя супруга. Вы не знакомы с моей супругой.
Яков Семенович указал на свежую декоративную даму с бриллиантами: в ушах, в волосах, на груди.
Но свежая краска и лак и свежая декоративная дама не произвели на иностранца должного впечатления. С преувеличенной вежливостью подал он руку даме и сел, не дожидаясь приглашения, в кресло.
– Так-то, господин Бройде. Господин Яков Семенович Бройде, – говорил он, оглядывая блестящий пол, блестящий потолок, увешанные золотыми рамами стены.
Яков Семенович смущенно, но вместе с тем гордо улыбался.
– Я вас угощу сигарами, – сказал он, стараясь скрыть смущение и некоторое, может быть, беспокойство; в самом деле – откуда и зачем пожаловал к нему этот считавшийся давным-давно умершим человек? Что ему надо от Якова Семеновича Бройде?
– Попробуйте мои сигары. Это что-нибудь особенное.
– Вы из Крыма? – спросила декоративная дама и глубоко вздохнула. – Теперь так хорошо в Крыму.
– Да, погода отличная, – ответил иностранец и подмигнул Бройде.
Бройде понял.
– Фаня, будь добра, распорядись с ужином. Мы имеем деловой разговор.
– Сколько вы дали за эту даму? – в тон Якову Семеновичу спросил иностранец, когда дама ушла. – Ведь это что-нибудь особенное.
– О, – отвечал Бройде, сделав вид, что он оценил шутку, – она мне очень дорого стоит!
Иностранец подошел к Бройде и, положив тяжелые руки на худенькие плечи Якова Семеновича, взглянул прямо в глаза. Бройде еще более уменьшился, глаза забегали по-мышиному, нос заметно вытянулся. Видимо, довольный оказанным впечатлением иностранец хлопнул ладонью по столу и сказал:
– Есть дело, господин Бройде!
Бройде оживился:
– Разве я могу видеть Василия Дмитриевича без никакого дела?..
Будучи в свое время маленьким, даже очень маленьким человеком в огромном деле «Братья Бахрушины», Яков Семенович чувствовал перед Василием некоторую робость: меньше всего по старой привычке, как перед хозяином, немного больше – как перед обладателем очень тяжелых кулаков, и больше всего – как перед человеком, который может, как – этого Бройде ясно не представлял, – но как-то выдать его, Бройде, испортить ему всю карьеру. Такую наполовину беспричинную робость ощущаем мы перед самым ничтожным человеком, который, может быть, тонким прищуром глаз покажет нам:
– Я тебя понимаю…
Это последнее чувство и создавало некоторую напряженность, из которой разговор о делах мог явиться единственным выходом, ибо только в делах оставляла Якова Семеновича робость – в делах, на которых он, по его собственному выражению, съел восемьдесят три собаки!
– Дело! Вы знали, к кому пришли, если у вас есть хорошее дело! Это что? – прибавил Бройде, поднимая пустой кулак. – Воздух? Так не будь я Бройде, если так оберну, что он будет носить золотые яйца!
– Вот, вот, вот! – подхватил Василий.
Но мы не будем подслушивать деловой разговор. Мало ли что и мало ли о чем говорят меж собой деловые люди! Только они – за полчаса, за час могут на словах наделать таких дел, что ни один кодекс в мире не найдет для этих дел достойной квалификации. Ни один – даже с сильно развитым воображением – человек не сможет представить наяву те фантастические планы, кои развивают наедине сильно увлекшиеся деловые люди!
